Александр Листовский - Конармия [Часть первая]

Ворошилов говорил, и озабоченное выражение не покидало его. Он не мог еще знать, что делегацию примет Лицно Калинин, который удовлетворит не только все насущные нужды Конармии, но вместе с подарками от рабочих Питера, Тулы, Москвы пришлет конармейцам двадцать вагонов теплого обмундирования, автомашин и боевое снаряжение. Пока только одно обстоятельство радовало и утешало его: он, как и все присутствующие на Совещании, уже знал, что по приказу Ленина, неустанно следившего за каждым шагом Конармии, из глубинных центров России двинуты маршевые полки для укомплектования армии. Прибытия этих кавалерийских полков можно было ждать в самые ближайшие дни… В хату быстро вошел Зеленский.

Ворошилов взглянул на него, спросил глазами:

«В чем дело?»

— Телеграмма от товарища Ленина, — сказал Зеленский. — Вот. Только что с провода. — Он подал Ворошилов взял телеграмму и прочитал ее вслух:

— «По прямому проводу. РВС I Конной.

Крайне важно изо всех сил ускорить передвижение вашей армии на Южфронт. Прошу принять для этого все меры, не останавливаясь перед героическими. Телеграфируйте, что именно делаете.

Предсовобороны Ленин. 4 октября».

Еще в то время, когда Конная армия закончила в Новороссийске преследование разбитых войск генерала Деникина и ранней весной двадцатого года готовилась к походу на далекий Западный фронт, в Крыму, где укрылись остатки белых, произошли трагические для них события.

Вечером 31 марта к Деникину приехал генерал Кутепов. Он сообщил главнокомандующему, что после всего происшедшего под Новороссийском «Добровольческий» корпус больше не верит ему, Деникину.

Деникин побледнел и сказал, что при таких обстоятельствах он слагает с себя власть, и в ту же ночь распорядился о созыве чрезвычайного военного совета.

На следующий день вестибюль гостиницы «Астория» в Феодосии, где разместился штаб главнокомандующего, был переполнен представителями генералитета, пытавшимися безуспешно убедить главнокомандующего в необходимости изменить свое решение, Деникин оставался непреклонным.

2 апреля в Севастополе состоялся военный совет. По приказу Деникина его информировали по прямому Проводу о ходе совещания. Узнав, что на его место выдвинут генерал Врангель, Деникин тут же подписал короткий приказ о назначении Врангеля «главнокомандующим вооруженными силами Юга России».

Два дня спустя Деникин, одетый в английский матерчатый плащ, в последний раз прошел мимо стоявших у подъезда и взявших на караул часовых и, навсегда покинув Россию, на английском миноносце убыл за границу…

Новый главнокомандующий выразил уверенность в том, что сумеет вывести армию из тяжелого положения «не только с честью, но и с победой».

Но, по сути дела, армии не было. Были толпы потерявших воинский облик солдат, казаков, офицеров. Разгул и бесчинства сопровождали в Крыму появление белых. Они с места в карьер принялись за старое — за грабежи.

— Дайте, дайте мне честных людей! — неистовствовал Врангель, шагая со сжатыми кулаками по салону штабного вагона. — Куда делись все честные люди? Кругом одни казнокрады, воры, бандиты, грабители! Неужели все честные офицеры у большевиков?!. Нет, генерал, вы только подумайте, — говорил он своему начальнику штаба. — Вы только подумайте, у красных в одной только пятнадцатой и пятьдесят первой пехотных дивизиях больше офицеров, чем у нас на обороне всего Турецкого вала! Почему это, я вас спрашиваю? Разве можно так воевать?!…

Но Врангель хотел воевать и принял меры. На фонарях и трамвайных столбах появились гроздья повешенных. Вешали даже за разбитое стекло в ресторане.

Тем временем политические авантюристы всех рангов и мастей, экс-министры упраздненного особого совещания, голодные, оставшиеся на мели «осважники» также упраздненного Врангелем пресловутого Освага, случайные репортеры бывших столичных газет — все они дни и ночи напролет сочиняли проекты «спасения России». Вся эта публика атаковывала пороги дворца главнокомандующего и чуть ли не на ходу штурмовала вагоны штабного поезда. Началась безобразная борьба за право на существование. На место одного ликвидируемого учреждения возникали десятки новых. Так, вместо Освага появились всевозможные пресс-бюро, инфоты, осоготы и т. п. «Ликвидации» сводились к бесконечным перебежкам ликвидируемых под новую вывеску, и были специалисты, ухитрявшиеся менять свою кожу по нескольку раз в течение одной весны и укладывать «ликвидационные» во все четыре кармана.

Не лучше обстояло дело и с организацией административного управлением. Крым и северная Таврия были наводнены отбросами старой царской администрации. В этом отношении наблюдалась картина полной реставрации, вплоть до ношения дореволюционной формы. О том, как относились к своим обязанностям эти администраторы, и писал в эти дни в своем рапорте на имя начальника штаба главнокомандующего полковник Бородин.

«Надзиратели, стражники, — писал он. — пьянствуют, дебоширят, бьют морды крестьянам, берут взятки, обещая за это освобождение от мобилизации и освобождение от ареста. Под арест же сажаются крестьяне не только без достаточных к тому поводов, но и с целью вымогательства.

Пристава смотрят сквозь пальцы на преступные деяния низших чинов, сами участвуя в попойках и в сокрытии преступлений.

Пристава, надзиратели, стражники, волостные старшины и старосты бездействуют и пристрастно относятся к зажиточным крестьянам, от которых можно кое-что получить «детишкам на молочишко». Это вызывает у крестьян ярко враждебное отношение к власти.

Население буквально стонет от произвола, от полной беззащитности, от распущенной, кикем и ничем не сдерживаемой офицерской и солдатской вольницы. Защиты у деревни нет никакой. Крестьянин является абсолютно бесправным существом и находится, можно сказать, вне закона…»

«Чиновники высокомерны, продажны, неспособны и бесчестны, — отмечали в своих корреспонденциях представители иностранной печати. — Они ничего не поняли в совершившемся, и в их глазах старая жизнь возобновляется после некоторого перерыва…»

Действительно, никогда еще воровство, казнокрадство и взяточничество среди белых тылов не достигало таких размеров, как в эту заключительную стадию гражданской войны. Этим объяснялось то обстоятельство, что вместо числящихся на бумаге долговременных укреплений с дальнобойной артиллерией на фронте были почти повсеместно традиционные канавы, и только один Перекоп, находившийся на глазах у начальства, блистал блиндажами. Этим объяснялось и то, что московские газеты попадали в белогвардейские окопы раньше севастопольских, так как врангелевские газетчики воровали и перепродавали бумагу, выпуская газеты ничтожными тиражами. Этим объяснялось и плохое снабжение солдат и доставка с фронта почти ежедневно сотен замороженных трупов в те дни, когда белый Крым переживал агонию…

Однако путем целого ряда мероприятий Врангелю удалось свести разрозненные части в определенные войсковые соединения и приготовиться к наступлению.

В ночь на 7 июня реорганизованная белая армия перешла в наступление, в большинстве своем веря, что она идет не на безумное, заранее проигранное дело, а, как ее уверили в этом, во имя мировой цивилизации, поддержка которой ей обеспечена не только одними комплиментами из Вашингтона, Парижа и Лондона. С этой надеждой полки, а среди них тысячи молодых обманутых людей ринулись вперед через валы древнего Перекопа…

Пользуясь тем, что Красная Армия была занята упорными боями со вторгнувшимися на территорию Украины белополяками, Врангель быстро продвигался по северной Таврии. Уже разъезды черкесов конного корпуса генерала Барбовича подходили к Екатеринославу. Уже белая пресса торжественно заявляла, что союзник Врангеля, батько Махно, занял Полтавскую губернию и весь Донецкий бассейн. В белых штабах говорили о каком-то атамане Володине, предложившем вступить в союз с ним. «Мои союзники — хоть сам черт, лишь бы он был с нами», — говорил Врангель, разъезжая по фронту в своем поезде. И точно, во время стоянок поезда в Мелитополе и в других городах к нему приезжали какие-то «камышовые батьки» с аршинными усами, как у камышовых котов. Увешанные поверх кожаных курток пистолетами всех систем мира, они представляли собой более чем странное зрелище. В широченных штанах, перехваченных по тучному брюху алыми, голубыми или зелеными шарфами, они небрежно шагали прямо поверх дверец привозивших их штабных автомобилей, вызывая своим видом крайнее смущение у чинов штаба. Они величали себя атаманами повстанческих отрядов, а на самом деле были главарями погромных банд, состоявших из бродяг, каторжников и уголовных преступников…